topkaramazoff

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АБХАЗСКОЙ ВОЙНЕ (ОТРЫВОК ИЗ "ГУЛЯЙ-ЛЕТО")

Рэперы куда-то ушли. На платформе было пусто, лишь на скамейке перед вокзалом сидела старуха.
— Не замерзли, бабушка? — Они сели рядом.
— Нет, синочки, тепло тут.
— А вы сами откуда?
— Абхазия.
— Красивые места. — неожиданно встрепенулся Монгол.
— Быль там, да? — обрадовалась старуха, и ее сморщенное лицо оживилось.
— Да, в девяносто втором был, в августе.
— Вай, как же ты туда попаль? Там же война бываль. — горестно всхлипнула кавказка. Эмоции на ее подвижном морщинистом лице пробегали легко и быстро, как тени облаков.
— Ага. Как раз началась. — Монгол вытянул ноги, покрутил носками. — А мы не знали, что у вас война. Никто не говорил. У нас тогда все сразу деловыми стали. Крутились, что-то меняли. А у меня одноклассник был, Коляныч. Неприкаянный такой, все время его куда-то тянуло. Как-то раз он заехал Армению и хотел на Арарат залезть, но там оказалась граница. Проволока колючая, КСП, все дела. Сработала сигнализация, его заметили. Он в камыши, его поймали. Допросили, ничего не поняли, и посадили в камеру, где-то в части. Ясное дело, напугали его как следует. Что светит ему как шпиону и перебежчику. Колян загрустил. Подумал, что жизнь кончена, что впереди тюрьма, а в тюрьму ему совсем не хотелось. Сделал он петлю из рубашки, кое-как голову продел, и повесился на лампочке. Но там то ли лампочка не выдержала, то ли рубашка порвалась. В общем, упал он с табуретки, и разбил себе башку. В части испугались ЧП, и от греха подальше отправили его кукурузником на ближайшую железку, на станцию.
Монгол замолчал, достал сигареты, как хороший рассказчик, со знанием дела растянув паузу.
— Спички дай.
Он глубоко затянулся, выдохнул вверх, будто воспоминание, облако сизого дыма.
— Ну это присказка. Короче, приехал он домой и наврал нам, что в Грузии кожанки копейки стоят. Поехали, говорит, бизнес делать. А мы, балбесы, поверили. Деньги собрали, и двинули втроем. Пацаны совсем, не у всех еще паспорта были. Приехали в Адлер, спрашиваем: как в Грузию проехать? На нас все как на дебилов смотрят, и молчат. Никто ничего не объясняет. С нами Сява Компас был. Он и говорит: о, смотрите, автобус в Новый Афон. Я там в детстве с родителями отдыхал.
— Это Грузия? — спросил Леший.
— Не-а, еще Абхазия. Грузия дальше. Но мы до Грузии так и не доехали. Коляныч включил заднюю: я с этой стороны не был, дороги не знаю. На самом деле ему было везде хорошо, кроме дома. А нам вроде как уже все равно куда ехать. В общем, заплатили мы кучу денег, и едем в этот Афон. Автобус пустой, кроме нас никого нет. По сторонам смотрим: вокруг горы, ущелья каменные, реки в них текут. Утесы над головой висят, лопухи всякие выше человека. Красиво. Водитель курит, ну и мы закурили. Хорошо. Вдруг смотрим, — нас «Девятка» обогнать пытается. А водила наш резко руль влево, и давай ее к обрыву бортовать. Чуть в ущелье не столкнул. Вай, думаем, — Кавказ, джигитовка! Кое-как до этого Афона доехали. Спрашиваем, как в Грузию проехать, на нас опять смотрят и молчат. То ли языка не понимают, то ли говорить не хотят. Молчат все, как глухонемые. Сява и говорит: тут море есть, пошли купаться. Ну, пришли мы на море. Людей нет, туристов нет, пляжи пустые. На лодочной станции старики сидят за столом, молчат и траву курят. Дым до моря стелется. Искупались мы, сидим, думаем что дальше делать. Тут какой-то местный пацан подходит и говорит: «Валюта есть? А то я деньги разные собираю». Ну, поменялись мы с ним, рубли на купоны, по курсу. И тут он говорит: на берегу ночевать нельзя, могут быть диверсанты. С одиннадцати — комендантский час. Мы: что за фигня? А он такой: так у нас война с грузинами началась, мосты туда взорвали. Так что к вечеру куда-то с пляжа свалите, потому что с моря грузинский десант ждут, пострелять могут. Тут я вспомнил, как водитель «Девятку» в ущелье сталкивал: у нее наверное грузинские номера были.
В общем, посидели мы немного, и пошли куда-то. Идем, смотрим, а там такая маленькая станция между тоннелями. Вокзал старинный, с колоннами, речка недалеко. Водопад журчит. Красиво. Рядом кинотеатр, а оттуда слышно, что индийский фильм идет. А вокруг — прям как Индия, только слонов не хватает. Лианы, бамбуки, пальмы всякие. Банан цветущий видел. Поели в ресторане, там тоже пусто. Перцу у вас, бабушка, в пельмени стаканами сыпят. Говорят: вам еще повезло, потому что красный кончился.
— Итабуп, синок, хорошо рассказиваль, я как дома побываль! — Старуха улыбнулась, прикрыла глаза.
— Выпили мы пива, и так хорошо нам стало, что решили в горы полезть. Горы там очень красивые. Идем по тропинке, вдруг смотрим, — мужик навстречу идет, не кавказец. Оказался украинцем, нам обрадовался. Меня, говорит, Шрамко зовут, я «Кобзаря» три раза читал. В общем, потешный дядька. А потом говорит: не, в горы не нужно. Костер разожжете, и не узнаете, кто вас в спину грохнул. Тут вначале стреляют, а потом смотрят, есть что с человека взять, или нет.
Бабушка всплеснула руками, горестно ойкнула, и, подоткнув узел под спину, снова закрыла глаза.
Монгол выстрелил окурком в темноту. Тот взмыл ракетой вверх, упал на рельсы, рассыпался пучком искр.
— Мы назад спустились, а тут и вечер. Потихоньку постреливать стали. Вначале где-то далеко, потом все ближе. Мы давай в дома стучаться, любые деньги за ночлег предлагаем. Не пускает никто. Боятся. Или через дверь говорят, или вообще не отвечают. Мы забегаем в какой-то подъезд. Сява в одну квартиру звонит, Колян в другую, я — в третью. Тут моя дверь открывается, и на меня девушка смотрит, через щель. В подъезде темно, она со света меня не видит, за дверь вот так вцепилась. Вся в черном, глазищи такие, на руке браслет серебряный. Я смотрю на нее, рот открыл. На ее красивое лицо, на брови. На губы, на глаза. Молчу и думаю: зачем я это увидел? Как теперь мне с этим жить? Стою как замороженный, спугнуть боюсь, как зверя дикого. Тут она к темноте привыкла, и меня увидела. Так глянула, потом смутилась, а в тех глазах… И «чего приперся», и «ну как я тебе», и «хороша, но не для тебя». Но тоже молчит, смотрит с интересом. Ждет, наверное, как я скажу. А я стою и думаю: зачем, думаю, Бог такую красоту создал, если при ней язык не работает? А потом шум в коридоре, она исчезла, вместо нее старуха. Бабушка ее наверное. Зыркнула на меня, и дверью хлопнула. А я так и стоял, пока Сява за рукав не дернул: бежать нужно.
Монгол замолк на секунду, вздохнул.
— Так вот. Выбегаем мы из подъезда, а вокруг уже грохот стоит. Стрельба, бэтээры: не ездят, — летают. И тараканы кругом. Огромные такие, рыжие, по улицам шастают, ничего не боятся. Чем-то на бэтээры эти похожи, только маленькие. Ну, в общем, бежим мы куда-то по кустам, падаем. Вдруг смотрим — вокзал. Мы внутрь, а там пусто. Вообще никого. Ну мы уже не удивились, что никого. Кому хочется на работе сидеть, если война…
Монгол снова замолчал, поглазел куда-то вверх, задумался. Потом усмехнулся, повернулся к Лешему.
— И знаешь, что мы сделали? Вот вообще не угадаешь. Там стояли такие желтые сиденья, из фанеры, ну, на многих вокзалах такие. Так мы под перила влезли, чтобы ноги вдоль кресел вытянуть, и заснули! Вырубились враз! Вокруг ад творится, ты как будто сидишь в железной бочке, а по ней со всех сторон кувалдами лупят. Грохот стоит, а мы спим! Я эту войну сквозь сон слышу, а встать не могу: устал как собака. И вроде как в детстве, — спрятался под одеяло, и не страшно. И пуля права не имеет.
— А потом?
— А потом в вокзал солдаты русские забежали. Смотрят на нас, как на инопланетян. Документы проверили, говорят: валите отсюда, идиоты, пока целы. Вас сейчас тут в капусту покрошат. Ну они там чуть погрубее говорили, я при бабушке говорить не хочу. А тут как раз поезд идет. Нас в него и впихнули.
Монгол глянул на абхазку. Она молчала, монотонно покачивая головой.
— Поезд Сухуми-Москва, я запомнил. — сказал Монгол, чтобы рассеять всякие сомнения. — Ночью шел. Вот такая история, бабушка.
— Повезло тебе, синок! — наконец, вздохнула старуха. — Пльохо, синок, когда война. Грузины и абхазы мирно жиль. Пришел Гамсахурдия, народ ограбил, ущёль. Грузины войну не начиналь, абхазы не начиналь. Гамсахурдия начиналь, змия. Грузин погибаль, абхаз погибаль, друг друга стреляль. Я в Сухуме жила. Грузин прищель, ограбиль, моему мужу прикладом зубы выбиль! Зубы хорощие быль, ни разу к врачу не ходиль!
— Если бы плохие были, наверное тоже было бы жалко. — усмехнулся Леший.
— И плохие жалько, и хорощие жалько! — причитала старуха. — Всех жалько! Плохой человек — он тоже жить хочет, он тоже пользу приносит немножько чуть-чуть иногда, да?
— Ну, теперь там как дела? Там Шеварднадзе, кажется? — спросил Леший.
— Щеварднадзе всегда там, давно там! — прошипела старуха с неподдельной ненавистью. — Щеварднадзе все устроиль, абхаз не любиль, змия! Дома пахать нужьно, сеять нужьно, убивать нельзя человек. Если убивать — кому жить тогда? Кому земля останется? Зачем земля, если человек стреляль, потом умер. Для могилы только земля щито ли? Война сыновей не даваль, война сыновей забираль.
— Неужели нельзя собраться, обсудить всё? Взрослые же люди.
Старуха вздохнула, невидяще посмотрела в конец платформы.
— У бещеный собака нет хозяина.
— Пойдем мы. — Леший поднялся, взял сумку. Монгол тоже встал.
— Спокойной ночи, бабушка!
— Спокойной ночи, синочки! — эхом отозвалась старуха, и ее причитающий голос еще долго разносился по пустому перрону.
— Но вообще хорошие люди. — Произнес Монгол. — Добрые, как дети. Зачем друг в друга стреляют, — непонятно.

***
— Слушай, а ты реально в Абхазию ездил? — спросил Леший.
— Не, брешу.
— Страшно было?
— Ага. Особенно в поезде Сухуми-Москва.
— Это когда обратно ехали?
— Ага. Вот это был поезд так поезд! Память на всю жизнь. Нас проводник даже в вагон из тамбура не пускал: думал, что мы беженцы, без денег едем. А там по соседству был платный видеосалон. Об этом нам сказал какой-то обдолбанный пацан в тамбуре, который требовал от нас дури. А мы, прикинь, еще не знали тогда, что такое дурь. Короче, мы туда пробрались. Заплатили по рублю, сели сзади. Вагон — вообще без переборок: один корпус. В нем стоят два ряда школьных парт, а на последней, напротив нас, — бутыль с чачей. Телевизора почти не видно: он в другом конце вагона, светит зеленым в плановом дыму. За окном — реальная война, стреляют. А в вагоне — человек тридцать пьяных, обкуренных кавказцев гульбанят и смотрят придуманный боевик. Люди от войны бегут, бухают как в последний раз, радуются, что живы остались. Кто-то лежит, кто-то дерется, кто-то ругается. А рядом с нами вокруг парты ползают на четвереньках два мужика, и орут: «херовая чача, херовая чача!».
Монгол замолчал. Леший услышал, как где-то далеко внизу заброшенным котенком жалобно пищит ночная птица.
— В общем, пересидели мы там фильм, пошли в вагон. А тут на боковухах три места, как раз под нас. Я только сумку под голову успел положить, и меня срубило. То ли устали так, то ли там распылили чего, — запах сильный стоял, пирожными. Я закрываю глаза, — а перед носом калейдоскоп, картинки крутятся. А, может, в вагоне надышались. В общем, наутро проводник орет: «выходите, — Сочи». Прям на станции разбудил, гад, будто знал, чтобы кипиш поднять не успели. Мы еле выскочить успели. Короче, всех, кроме меня, обнесли. У меня все карманы вывернуты, ну там, правда, ничего не было. А Колька — тот только паспорт домой привез, бизнесмен. Потому что нефиг друзьям про куртки врать.
— Повезло тебе.
— А еще смешно было. — продолжал Монгол. — Туда ехали, в поезде жара. А поезд вдоль моря идет. Там одноколейка: мы остановились и ждем встречного. Час стоим, два. Все от пота мокрые. Поезд белорусский, окна, ясное дело, закрыты на зиму. За окном — бетонный склон, за ним пляж и море. У склона стоит деревянная лестница. Все смотрят на море, и слюни пускают. Мы побросали вещи, и по лесенке бегом на берег. Искупаемся три минуты, и назад бежим, в поезд. Я первый раз нырнул, — так даже окурок забыл выплюнуть. Не поверишь, — четыре раза бегали. Весь поезд на нас с завистью смотрел, но никто не рискнул больше. А вот назад, с Кавказа ехали, — так за вещи свои держались. Такая вот история.

Оригинал:
https://geliy.livejournal.com/408358.html